Глава 11. Обнос или глава о грустном
«Украсили маршрут обносом шестой категории сложности»
Ты спросишь, читатель, что такое Селевой? Так вот, Селевой – это маленький пиздец. Когда-то в конце 80-х и начале 90-х нашу с тобой Родину лихорадило так, что даже природа не выдерживала. И в Башкаус с гор сошел Сель. Масштаб этого явления фотографии не могут передать совсем. Титанический язык селевого выноса на правом берегу, как пишут в лоциях – виден издалека. Он действительно большой. Живой и острый. Река обходит его слева и начинает падать в порог. Не знаю, сколько там суммарное падение. Порог считают непроходимым, хотя попытки прохождений предпринимались. И еще, он каждый год меняет свой вид. Нам он представился как бодрая заходная шивера, два чистых 2.5-метровых слива, разделенных ленивым прогоном в 20 метров и дальше мокрая палата номер шесть на протяжении 300 метров. В широком русле лабиринт скальных обломков с могучими треками, сливами и котлами. Пройти там есть где, особенно по нашей воде. Предположим, мы хорошо прыгнули две первые ступени. Вот только как не заблудиться в лабиринте и как успевать за 10 метров трека (секунда при таком падении) направить пароход в нужную протоку? И как вообще дожить непорванным хотя бы до середины этого гидровертепа, если камням, лежащим в воде, 20 лет отроду? В общем, никому туда не хотелось. Только Пердед, полоумно улыбаясь, прикидывал на всякий случай линию прохождения.
А мы тем временем начали обнос. Это даже не строительство египетских пирамид. Никто не заставлял бедных рабов строить домики на самом краю окончательно взбесившегося Башкауса. Ходить здесь, по сыпухе выноса, опасно было даже налегке, а мы несли там косметички. Где-то страхуя друг друга веревками, где-то переваливая хабар через глыбы втроем, скользя под дождем по мокрым камням, намокнув и извозившись в грязи, мы медленно и верно убивали себя этой беспощадной физкультурой. По бройлерным камням бройлерного селя, у бройлерного порога на фоне бройлерных гор матерно пыхтели маленькие злобные плюшевые зверушки. Им даже думать не хотелось о том, что дальше надо заносить здесь пароходы.
Но природа и Адмирал были неумолимы. Мы понесли Аргут. Предварительно сдув баллоны, завернув и подвязав обвисшие носы. Мы ползли примерно напротив середины порога, у самой воды, когда окончательно утрахавшись, положили пароход отдыхать. И он, клизма, тут же набрал в себя килограмм триста смешной воды, сделав наш отдых окончательно экстремальным. Поднять его на бок, чтобы слить воду, мы еле смогли. Когда, наконец, слитый, но все еще изрядно тяжелый пароход перевалили за выступающий в самый порог язык сыпухи, наш обнос стал выглядеть более или менее поступательным движением вперед. Здесь-то я первый раз и увидел уставшего Адмирала, который до этого бессменно участвовал в обносе. «Все, тащите дальше сами, а я заебался» - сказал он, наконец-то тяжело дыша. Да, в жизни нет ничего совершенного, даже энерджайзер иногда садится. Касатку решили отложить до утра.
Смеркалось, дождь усиливался. Где-то наверху гудел ветер. И в этих тоскливых сумерках, окружающий пейзаж становился каким-то инопланетным. Крайне неуютное место для плюшевого зверья. С одной стороны угрюмо нависали скальные склоны, с другой селевой вынос, а с третьей ревел порог. Палатки поставили прямо на камнях, отойдя на всякий случай подальше от выноса. Я сидел в темноте под проливным дождем у костра, пытаясь хоть немного согреться, и скучал по жене. А тем временем, по склону в порог с грохотом катились камни, поднимая столбы воды.
На следующий день вторая смена занесла Касатку. На этот раз не поленились отвязать от рамы баллоны и нести их отдельно в рюкзаках.
А потом в лагерь пожаловали гости. Группа европейских каякеров, похожая на попугайчиков, радостно припрыгала к нам по камням, обнося за Селевой свои пластмассовые тазики. Чистенькие, бодренькие, в яркой новой стильной адидасовской экипировке они по одному подходили к собираемой нами Касатке, и улыбки сползали с их лиц. Их вел Томас, «русский» латыш, который неплохо знал здешние места и особенности национального сплава. На Чулышмане, на такой же случайной встрече с какой-то группой, Томас сказал своим подопечным, показывая на пароход: «Вот на этом русские и сплавляются». Бедолаги подумали, что он их разыгрывает. Пошутили и забыли. И вот сейчас, на Селевом, где, как нигде больше понятно, что если люди находятся здесь, то они могли прийти по воде, они видят ЭТО. Это лежало полусдутым на земле, зияло заштопанными, ободранными и измазанными в клею бортами, пришнуровываемыми к раме хихикающими дедушками. Куски рамы заменяли еловые бревна, соединения представляли собой брутальные скрутки из грязных обрывков строп и ободранных палок, замотанных скотчем. Это называется «культурный шок». Касатка и мы стали объектами долгой и насыщенной фотосессии. «Будешь теперь европейской знаменитостью! На твои фотки в глянцевых журналах будут тыкать жирными пальцами бюргеры и выпучив глаза бормотать – крейзи рашенс!» - глумился Пердед над довольным, как кот, Адмиралом. Посмеявшись и поболтав с каякерами, мы проводили их дальше и начали собираться. Нас ждал заключительный этап сплава.
Стащив пароход на воду, мы с М. ждали, пока АА довяжет на Касатку последнюю косметичку. Перед нами был выход из Селевого. В нем стоял нехилый вал. «Вал стоит» - тихо заметил М. «Тебе не все равно?» - спросил я. «Уже все равно» - сказал М. и устало улыбнулся. Нам уже действительно было все равно.
А вал стоял что надо. Побросало нас, как давеча в Камикадзе. Ниже нашлось даже несколько пятерочных бочек – Башкаус до последнего не хотел ослаблять хватку. Потом, наконец, начались разбои, река успокоилась и потекла в обычном быстротоке, разливаясь между многочисленных островов и отмелей. Горы отступили назад, впереди показались величественные вершины долины Чулышмана.
Мы вышли из Нижнего Ущелья.